Киммерийское лето - Страница 40

— Нигде мы не были, — печально сказала Ника, придерживая рвущиеся волосы. — Мы вчера утром выехали из Москвы и сегодня по плану должны были ночевать под Новороссийском… у них же все расписано по минутам! Я очень рада, что там что-то поломалось.

— Может, это вы совершили диверсию?

— К сожалению, не умею портить машины, иначе давно бы уже испортила! Какие были красивые места на пути, так нет — все скорее, скорее, просто ненормальные какие-то…

— Ну ничего, у нас вы немного отдохнете. Если, конечно, командор будет в хорошем настроении.

— А вообще он может прогнать? — робко спросила Ника.

— Хорошо еще, если просто прогонит…

— Нет, серьезно!

— Не стремитесь заглянуть в будущее, — сказал Мамай зловеще, — оно может оказаться ужасным. Древние говорили, что человек счастлив своим неведением…

Они приехали в лагерь, когда только что кончился рабочий день. Мамай представил гостей Лии Самойловне, которая шла купаться вместе со старшей лаборанткой, и вся компания отправилась к берегу, где уже фыркали и гоготали «лошадиные силы».

— Командор там? — спросил Мамай им вслед.

— Нет, у себя! — крикнула лаборантка. — Из колхоза привезли почту, он разбирает!

Мамай задумчиво поскреб в бороде и пошел к палатке, которую занимал вместе с Игнатьевым. Тот сидел за складным дачным столиком, читая какое-то длинное письмо. Когда тень подошедшего ко входу Мамая легла на разбросанные по столу газеты, он рассеянно поднял голову.

— А, Витя, — сказал он. — Послушай, ты Лапшина знаешь, того, что работает с Бирман?

— Отдаленно, — сказал Мамай, закуривая. — По-моему, дурак чистой воды.

— Ты думаешь? Но дело не в этом! Лапшин теперь съест меня заживо, прямо хоть в Питер не возвращайся…

— А что такое?

— Он меня весной спрашивал, ехать ли ему с Криничниковым на Украину копать курганы. Ну, я отсоветовал. А Криничников вместе с киевлянами взял да и откопал совершенно фантастический клад…

— Ну уж и фантастический, — заметил Мамай с сомнением.

— Не знаю, так он пишет… Говорит, со времен Солохи и Куль-Оба не находили ничего подобного: уже извлечено более двухсот предметов из золота и серебра, и еще продолжают находить. Несомненно, царское погребение… Курган называется, — Игнатьев заглянул в письмо, — «Гайманова могила», где-то под Запорожьем…

— Интересно, — сказал Мамай. — Он что же, был не разграблен?

— Судя по всему, нет. Представляешь? Бедняга Лапшин.

— Ну, что делать. Не всем же быть Картерами! Ты лучше послушай, какая новость у меня. Отложи письмо, ну.

— Да-да, я слушаю, — сказал Игнатьев.

— У нас в лагере гости.

— Гости? — удивился Игнатьев. — Из Керченского Отряда?

— Гораздо хуже. Меа кульпа, как говорится, но я привез троих ядерщиков.

— То есть как это — ядерщиков?

— А вот так.

— Где ты их откопал?

— Командор, вы меня, боюсь, не так поняли, — виноватым тоном сказал Мамай. Это живые ядерщики, в полном расцвете сил. Супружеская пара примерно наших лет, еще один такого же возраста красавчик доктор и, наконец, совсем юная девица, которую ее старшая сестра-ядерщица почему-то зовет Лягушонком. И я должен вам сказать, командор, это еще тот Лягушонок.

— В каком смысле? — спросил Игнатьев, подумав.

— Во всех, — неопределенно ответил Мамай.

Игнатьев подумал еще.

— Собственно, зачем они к нам пожаловали?

— Необдуманная вспышка человеколюбия с моей стороны. У них сломалась машина, и я предложил им переночевать в лагере, а завтра свезти в Феодосию за запчастью.

— Ну, так, надеюсь, они тут не задержатся…

— Командор, — сказал Мамай, понижая голос, и посмотрел на него многозначительно, — а ведь они могут задержаться здесь очень надолго…

— Не понимаю.

— Поясню! Ты говорил как-то, что физиков надо убивать. Помнишь?

— Ах, вот ты о чем, — покивал Игнатьев. — Верно, но, понимаешь ли, законы гостеприимства…

— Не валяй дурака и подумай об ответственности перед человечеством! Как я уже сказал, все трое молоды, полны сил и — самое ужасное — творческих замыслов. А ты мне толкуешь о законах гостеприимства! Старик, никто не видел, как я брал их на буксир, — зароем тут же в раскопе, все будет шито-крыто. А машину — у них отличная «Волга» — сбагрим налево и обеспечим себя деньгами на четыре полевых сезона…

— Да, это мысль, — одобрил Игнатьев. — Но что делать с девушкой?

— Это с Лягушонком-то? А что с ней делать, — пренебрежительно сказал Мамай. — То же, что всегда делали с пленницами. Можешь взять себе, ссориться из-за нее мы не станем, она все-таки не тянет на Брисеиду…

— А ты тянешь на Агамемнона?

— Куда мне, — скромно сказал Мамай. — Агамемнон у нас ты. Водитель народов Атрид! Я вполне удовольствуюсь ролью Ахиллеса, Пелеева сына.

— Этого я представляю себе бритым, — задумчиво сказал Игнатьев, разглядывая своего помощника.

— Чепуха, греки были бородаты, как нынешние модники. Наденьте на меня шлем с гривой — вылитый Ахилл! Только вот нос, черт, не совсем того профиля…

— Да, нос у тебя скорее рязанский, — безжалостно согласился Игнатьев. — Ну что, пойти познакомиться с гостями?

— Не спеши, они пошли купаться вместе с остальными. Воображаю, как там «лошадиные силы» взыграли!

— Из-за ядерщицы?

— Нет, из-за ее сестрички… Ники Самофракийской.

— Только что, если не ошибаюсь, ты назвал ее Лягушонком?

— Да, но Ника — это ее имя.

Игнатьев задумчиво поскреб подбородок.

— М-да… компания, видно, не из приятных. Однако гости есть гости… придется потерпеть.

— Убивать, значит, не будем? — разочарованно спросил Мамай. — Жаль, я уже предвкушал этакую небольшую хорошо организованную резню!